  |
| МЫ СЛЫШИМ ТВОЙ ПРЕКРАСНЫЙ ЛАЙ... (рассказ) |
Майкл Моргулис (США) |
|
Пока мы чувствуем – мы живём!
(Собачья присказка)
Всё радостное в этой страшной жизни приходит неожиданно и бестолково. Такой у меня была встреча с собакой, которую, за её собачью простоту и доброту мы почему-то назвали именем славного мультяшного поросёнка – Фунтиком. Фунтик жил у наших приятелей вместе с матерью, кличку которой «Маман» мы нарочито произносили с французским прононсом. Она была среднего размера, злобная, чёрная, на кривоватых лапах, всегда готовая к атакующим действиям. Отец её был лабрадор, а мать из породы питбуль-терьеров, то есть, принадлежала к той самой породе собак, разводить которых в Америке запрещено из-за их агрессивности и непредсказуемости. Надо сказать, что до выхода этого запрета родственники Маман успели загрызть в стране около десятка своих хозяев. А славный Фунтик появился на свет как результат непродолжительного романа между Маман и псом из немецких овчарок*. Поэтому сын был большой, гораздо больше матери. У Маман был угрюмый, рычащий нрав, а вот Фуня был ласковой, расхристанной мохнатой собакой, с виляющим хвостом, с большими, по-разному свисающими ушами, с мальчиковым коричневым добрым взглядом. На его шерсти всегда торчали приставшие к нему колючки и сосновые иголки. Он подбегал ко мне, ставил передние лапы на чистую рубашку, склонял в сторону кудлатую голову и смотрел, словно добрый братишка. Когда я начинал чесать его собачью «репу», он замирал от удовольствия, потом с грохотом валился на пол балкона и затихал в ожидании продолжения. Мы с моим коллегой Марком щедро подкармливали его и Маман остатками со стола. Разница в условиях их собачьей жизни выражалась в том, что Маман из-за своей нелюбви к людям и животным жила на привязи, а Фунтик был свободен, как парусник в море, как негр в Нью-Йорке, как птица в небе. Маман немного ревновала нас к Фунтику, я это замечал: когда в её глазах пробегал красный огонёк злости. Но еду мы распределяли между ними честно, и понемногу это стало до Маман доходить. Она иногда мгновенно окидывала нас задумчивым взглядом и сразу же, якобы равнодушно, отводила глаза. Предполагаю, что, даже не обладая склонностью к философским размышлениям, она всё же каким-то образом понимала, почему её держат на привязи. Надо вспомнить, что в то вольготное время, когда Маман была ещё свободной собакой, в нашей округе за одну неделю были передушены все кролики. И неопровержимые обвинения хозяев невинных животных единодушно пали на неё. Нашлись десятки свидетелей этого преступления. Лишь один свидетель молчал. Это был Фунтик. Теоретически возможно, что когда она недоумевала, почему её держат на привязи, до неё доносился запах кроличьей крови, который всё объяснял. Тогда она ложилась на землю, от всех отворачивалась и, глядя в лес, вспоминала своё прекрасное прошлое.
Фунтик нас полюбил по-настоящему. Когда мы на машине подъезжали к дому он подбегал к дверце водителя и, возбуждёно потряхивая огромными ушами, ожидал нашего выхода. Потом ударял головой по моему портфелю и неуклюже по-детски прыгал вокруг нас. В эти моменты Маман начинала ревниво потявкивать. Когда мы заходили в дом, Фунтик укладывался у входной двери и ждал, когда мы о нём вспомним.
Если бывало, возвращались домой ночью, Маман, демонстрируя свою сторожевую ценность, начинала завывать на всю округу, а пятидесятикилограммовый Фунтик молча прибегал к машине и, как всегда, преданно тыкался в нас тяжёлой чёрной головой.
А теперь пора рассказать о проявившихся особых свойствах, я бы даже сказал, о необыкновенных для обыкновенной собаки, чувствах и мыслях Фунтика. Можете скептически улыбнуться, но в нём вдруг обнаружилась способность к размышлению и оценке окружающей действительности. Он, если хотите, вдруг осознанно стал обращать внимание на вещи, которые других собак обычно не интересуют. А однажды я просто вздрогнул, ибо подумал, что Кто-то или Что-то вложили в Фунтика любовь. Нет, не собачью любовь, которая обычно выражается преданностью к хозяевам, а любовь, (простите меня, грешного!), к ближнему своему.
Однажды утром я увидел, как Фунтик смотрел на гнездо ласточки, свитое над нашей дверью. В гнезде копошились три малюсеньких желточка и тянулись клювами к невидимым мошкам. Вначале Фунтик, подняв голову, смотрел на них с ясным выражением непонимания их сущности, ну, к примеру, как папуас, впервые в жизни увидевший вертолёт. При каждом очередном чирикании его свисающие уши слегка подёргивались. Но потом он замирал, будто что-то соображал, может быть улавливал беззащитность этих крошечных чирикальщиков. Через несколько дней классически рыжий кот Варфоломей залез на перила, располагаясь поближе к гнезду. В одно мгновенье Фунтик всё понял и, бросившись вперёд, успел легко куснуть за хвост взвившегося Варфоломея. Тот с кошачьими проклятиями в адрес Фунтика умчался в лес. Во время его бегства я успел подумать, а не создать ли нам с Фунтиком Хельсинскую комиссию по правам мелких животных и не выдвинуть ли кандидатуру Фунтика на должность её сопредседателя, совместно с каким-нибудь американским сенатором.
А ещё – однажды Фунтик на фоне млеющего закатного солнца рассматривал большую бабочку с зелёно–фиолетовыми разводами на крыльях. Бабочка неподвижно сидела на цветке, а Фунтик тихо улёгся рядом. Я навёл на него бинокль. Хотите верьте – хотите, нет, но на его морде было написано восхищение, а от этого пасть была приоткрыта, как у сельского паренька, увидевшего Эйфелеву башню. То есть, это было почти человеческое восхищение. Не знаю, какие цвета ему увиделись, но пёс явно переживал столкновение с красотой.
*Кстати с этим несогласен писатель О, Нил, выпустивший хорошую книгу «Американский пит–бультерьер», где все эти страсти о нападениях считает выдумкой журналистов. Но, перефразируя многих инструкторов-собаководов можно предположить, что в этом факте есть доля факта.
Наш дом выходил в лес. По ночам там раздавались шорохи, слышался треск веток, рычанье, покряхтывание, иногда отчаянные птичьи крики, когда на гнездо нападал хищник. Я из-за этого мучился, грустил, нервничал, тосковал, чуть ли не взвыл однажды. Когда совсем не спалось, я выходил во двор, подходил к Фунтику. Он не вскакивал, а, видя меня боковым зрением, продолжал держать морду на лапах и думать о чём-то своём ночном, собачьем. Он тоже слышал эти страшные звуки лесной жизни – все эти шорохи, сопенья, треск и крики убиваемых птиц. Но на его почти спокойной морде я читал слова, обращенные ко мне: «Ну что ж, человечек, ну что ж, это обычная жизнь, короткая, иногда мгновенная, невероятно опасная, та же жизнь, борьба, как и у вас, за выживание… Так что я молчу, и ты молчишь, потому что мы этому не поможем, даже если я буду лаять, а ты – кричать…»
Как-то один священнослужитель сказал мне, он допускает, что у животных есть душа, но только у людей душа может быть вечной. А у животных она исчезает, когда они умирают.
Скажем откровенно, по жизни Фунтик был бестолковым, глуповатым, но милейшим псом. Но как бывает у каждого достаточно развитого существа, вдруг возникали особые моменты, когда он внезапно приобщался к гораздо высшим сферам понимания и ощущения. И тогда это уже был не бестолковый Фунтик, а созерцающее, во что-то проникающее существо. Он становился псом, услышавшим всплеск океана жизни, уловившим пусть абстрактное, но осторожное и нежное движение любви в этом опасном лесу фальшивого сосуществования. Читатель, чтобы не прозвучало осуждения в наш адрес, я предлагаю назвать то, что жило в Фунтике не «душа, а «ашуд». Итак, у Фунтика была ашуд.
В нашей местности водились олени и лисы. Несколько раз мы видели на дорогах сбитых машинами оленей. Видел я и лис, выглядевших гораздо меньше лис, описанных в сказках. Они издали смотрели на меня и исчезали.
Однажды, опять на закате, я услышал необычно хриплый лай Фунтика. А Маман на привязи ухала, как при бронхите, и тут же бурно заливалась визжащим лаем. Я увидел Фунтика на задней стороне двора, выходящего в лес. В траве напротив него стоял крупный лисёнок и, замерев от страха, смотрел Фунтику прямо в глаза. Фунтик лаял охотничьим хриплым лаем, но без кровожадной ярости. Я сказал уже, что это было время уходящего заката и всё было освещено червонозолотым светом неба. Красноватые отблески заката ложились на зелёную траву, на чёрную морду Фунтика и коричнево–бежевую лисёнка. Вся картина казалось прекрасной и почти нереальной. Будто об этом я читал сейчас в книге. Вдруг щёлкнула в небесах тишина, и Фунтик перестал лаять. Лисёнок стал пятиться, Фунтик сделал шаг вперёд и напрягся как перед прыжком, но в последний момент взглянул на меня. И я прошептал: «Нет, нельзя…» Его трясло, инстинкт охотника сражался с запретом на смерть. Но он устоял… Судороги перекатывались по его телу, но он устоял. Лисёнок умчался в глубину леса. А я обнял Фунтика за могучую шею и прошептал ему: «Ты прекрасный, ты абсолютно прекрасный пёс…»
После этого он понял ещё кое-что важное в этой жизни.
Отношения зверей друг к другу каким-то образом ими передаются, не знаю как, но это происходит. В начале лета я увидел распластанного Фунтика, как всегда, сократовской головой лежащей на лапах, и смотревшего на бесстрашно играющего перед ним бельчонка. Бельчонок казался крохотным, был серым, как все белки в Америке и напоминал своего комичного двойника из мультфильма. Бельчонок ходил перед Фунтиком взад и вперёд, прыгал за какой-то горошиной–забобулиной, косил бусинковыми глазами, замирал на задних лапках. Я не дошёл до них и тоже замер. Фунтик был невероятно спокоен: может, это кощунство, но он напоминал мне доброго древнего мыслителя. Над ним вились звенящие стрекозы и вибрирующие жучки. Жизнь прекрасным светом наполняла эти мгновенья. Бельчонок мне не поверил: после одного из своих па, он стремглав помчался к дереву и мгновенно взобрался на него. Фунтик посмотрел на меня с сожалением. Я протянул его любимый собачий сухарик, он глянул, отвернулся, снова посмотрел на меня сожалеюще, как на нежданного нарушителя покоя. А я спросил: так что же в твоей ашуд? Фунтик опустил глаза и зевнул, показав острые клыки. Снова открыл глаза и посмотрел на меня последний раз в жизни. По возрасту, он был щенком, всего 8 месяцев.
Потом мы с Марком уехали на неделю в другой штат. А когда возвращались и подъезжали к нашему тихому Ашфорду, позвонил на мобильник хозяин Фунтика Александр, отец детей, которым посвящён этот рассказ. Он сообщил, что Фунтик, тоскуя, вышел на проезжую часть дороги, его сбила машина и сейчас везут к врачу. И только мы въехали во двор, как спустя минуту привезли мёртвого Фунтика. Вернулись с полдороги, до ветеринара не довезли.
Вот как всё случилось. Фунтик после нашего отъезда заскучал, затосковал. Кружил по двору, перестал играть с Маман. Когда во двор заезжала чужая машина, он с некоторой надеждой бежал к ней. После, разочарованно отходил, тихо повизгивая. Возле въезда во двор проходила дорога. До этого он никогда на неё не выходил. Его к этому приучили, да и он сам чувствовал там присутствие смерти. Доходя до края положенного, он останавливался, зная, впереди опасность. Теперь он часто замирал у этой невидимой черты. Ждал. И однажды не выдержал и переступил. Удар машины пришёлся в его лобастую голову. Женщина водитель заламывала руки. Фунтик сумел подняться и пошёл к дому, виляя из стороны в сторону, падая и снова вставая. Его увидели дети и помогли дотащиться до подстилки. Он смотрел мутным взглядом и не скулил. Отпущенная с привязи Маман бегала вокруг него, облизывала, повизгивала. Фунтик уронил голову на лапы. Дети окружили его, кричали и плакали. Маленький Филипп напоминал страдальца из Библии: каштановые несчастные глаза были подняты к небу. Что проносилось перед Фунтиком: может быть, тот лисёнок, может бельчонок, может, он сам, ещё маленький и пищащий, ползающий у брюха Маман. Может быть, он увидел роскошные крылья бабочки, а может, к нему приплыл запах наших ласкавших его рук. Всё же я уверен, последней приподнятой к небу мыслью ощущал он, что проплывающее перед ним было частью любви, которая всё-таки есть в этом лесу жизни.
К нему на похороны я не пошёл. Александр и дети вырыли яму, завернули Фунтика в лучшее одеяло и уложили на вечный сон. Перед ямой ходила Маман, беспрерывно обнюхивала сына и, как всегда, еле слышно повизгивала. Сегодня её визг был похож на визг Фунтика, когда он был маленьким. Потом она отошла от него, села и смотрела, не подходя близко. Наверное, мёртвый Фунтик казался ей похожим на её Фунтика, но он уже был другой, ибо от него исходили новые запахи: запах остановившейся жизни и безжалостный запах пришедшей смерти. Дети рассказывали друг другу, как они его любили. Потом немного поспорили о том, кто чаще всех его гладил. Я знаю, кто чаще… Их мать, умеющая смеяться и плакать одновременно, в этот раз смотрела на всё происходящее плачущими глазами. Потом все закапывали Фунтика, пока яма не стала холмиком. Маман продолжала сидеть на далёком пригорке. Когда все ушли и сели за стол поминать Фунтика, вдруг, наступила редкая для этого мира тишина. И в этой тишине Маман, распластавшись на пригорке и оскалив пасть, послала небу печальный вой отчаяния, непонимания, забвения, страшной живой тоски. Я слышал этот вой и знал, к кому он был направлен. Есть же Кто-то, кто слышит бедные собачьи души.
Ушёл от нас повзрослевший щенок Фунтик. Это был начинающий пёс–философ, верный тем, кто научил его любви. Что может сказать нам собака? Наверное, многое. Конечно, если мы вспомним, что у неё есть ашуд. А у Фунтика была необыкновенная ашуд.
Маман после этого изменилась, стала печальной, совсем одинокой, задумчивой. Может, уходя, Фунтик оставил ей часть своей ашуд? Когда никого нет, Маман долго смотрит на меня, а я – на неё. Я вздыхаю, а она молчит. Но иногда, в мгновенье, мы одновременно поднимаем голову к небу. Это когда нам кажется, что сверху доносится еле слышный, счастливый и прекрасный, знакомый нам лай.
| МЫ СЛЫШИМ ТВОЙ ПРЕКРАСНЫЙ ЛАЙ... (рассказ) |
Майкл Моргулис (США) |
|
|
 |
